И смех, и слезы, и любовь
Было утро, на дворе стоял февраль, но оттепель растопила заморозки. Солнце, как будто издеваясь, то выглядывало, суля воплощение надежд, то пряталось, низвергая его в бездну непролазной тоски и апатии.
Настроение моё полнстью соответствовало погоде. С самого раннего утра в один из уголков моего сознания (или подсознания) закралось нечто, что невозможно было уловить или проконтролировать. Это «нечто» было очень похоже на томление, предчувствие и тревогу. К концу первой лекции оно довело меня до того, что я себя почувствовал страшно одиноким. К одиночеству ещё примешивалось неизвестно откуда взявшееся чувство вины и долга. Я зашёл в деканат и позвонил Леонидычу, тая в себе надежду, что этот звонок сможет что-то прояснить или хотя бы успокоить меня.
Леонидыч – мой бывший сокурсник. Годы учения прошли, но жизнь ещё не успела нас разбросать. Многим людям присуще чувство иронии. Именно так мы относились к жизни и друг к другу. Нами было выработано подобие этикета – отдушины, куда мы препровождали скуку и вечную озабоченность. Друг к другу мы обращались по имени-отчеству и на «ты». Голос при этом должен был иметь тембр похмельной усталости. Имена же наши мы произносили с грузинским акцентом. Итак, я позвонил Леонидычу. К моему удивлению, он был дома, что с ним случалось довольно редко. Узнав меня, он придал голосу соответствующий тембр:
- Ну ты как? – этот вопрос задаётся вместо приветствия и имеет, как пароль, свой отзыв.
- А никак.
Далее, по установленным нами правилам, нужно было справиться о занятии собеседника. Жёстких формальных рамок этот вопрос не имел, но он, как и предыдущий, требовал строго оформленного ответа. Слово это отнюдь не нецензурное, но в изящной словесности употребление его нежелательно. Обозначает оно занятие полного сил мужчины, изнывающего от отсутствия женщины. Отдав должное «светскому тону», мы перешли к разговору:
- Ты не волнуйся.- сразу почему-то стал меня успокаивать Леонидыч, как будто знал о моём состоянии.
- О чём?
- Как о чём?
- Я не понял.
- Чего?
- Как чего? - меня начинало разбирать любопытство.
- Ну, ясно. Я поговорю с Натальей (Наталья – бывшая любовь Леонидыча, с которой он расстался). Она, вроде, может достать лекарства.
- Какие лекарства?
- Как какие?
- Для кого?
- Как для кого?
- Лекарства для кого! - «светскость» Леонидыча понемногу начинала меня бесить.
- Для Неё.
- ???
- Ты что, ничего не знаешь?
- А чего я не знаю?! - любопытство и нетерпение превратили мою светскость в девственную неотёсанность. Я требовал конкретных ответов.
- Она беременна.- произнёс Леонидыч тоном, каким желают доброго утра.
Речь шла о моей девушке Это меня ошеломило.
- От кого? - я притворился тупым, что не противоречило правилам нашего светского тона. Этого вопроса можно было не задавать, забеременеть ей было больше не от кого, но я, на всякий случай, этот вопрос задал.
- От тебя.
Всё прояснилось. Я успокоился. Информация была более чем интересной. Интерес был в том, что Леонидыч узнал это раньше меня.
- Откуда ты это взял? – надежда всё-таки ещё теплилась.
- Иголкин сказал.
Всё встало на свои места. Иголкин, третий в нашей компании, знал всё. Даже то, чего не знал. Что его ни спросишь – он всё скажет. Без злого умысла соврёт, но всё равно скажет. Такой человек. При этом уличить его во лжи было совершенно невозможно. Он всегда говорил намёками, а любой намёк можно истолковать по-разному. Особенность иголкинских намёков ещё была в том, что нельзя было понять, хорошую или дурнную весть они несут. Я ощутил острое желание видеть Леонидыча.
- Ты сейчас как?
- А никак. – Леонидыч был свободен.
Я стал ждать Леонидыча. Полный весьма тревожных предчувствий, я купил бутылку «Распутина», две - газированной воды и четыре пирожка. Мне было всё равно, с чем они. Я не был абсолютно против того, что случилось. Я безумно любил её. Но произошло это слишком рано.
Явился Леонидыч, он был, что называется, в форме. Вид у него был несколько уставший. Такой вид он имел, когда «зависал».Но сейчас в глазах его светилась своевременная опохмелённость, рождающая в речах и движениях уверенность и оптимизм. Если верить в переселение душ, то можно в точности заметить: в «той» жизни Леонидыч был сиамским котом. Глаза его были небесно-голубого цвета и, как говорили, отсутствующими даже тогда, когда он был определённо сосредоточен. Глаза святого. Но Леонидыч святым не был. По мере действия алкоголя белки его глаз приобретали желтоватый оттенок. Об уме Леонидыча в это время говорили лишь выпирающие, как у Холмса, надбровные дуги и высота лба.
У Иголкина глаз не было. Унего был взгляд. Тоскующий взгляд, убийственный взгляд, просящий, молящий взгляд, пьяный взгляд и т.д. Вообще, взгляд Иголкина можно было бы охарактеризовать как проницательный, если бы он не был настолько пытливым.
Мои глаза, по мнению одних – грустные, по мнению других – злые, по мнению третьих – старые. Впрочем я – человек настроения, и уж коли глаза мои вам ничего определённого сказать не могут, я скажу, какой у меня смех. Если бы мой смех был чуть ниже тембром, его можно было бы назвать гомерическим, если бы он был без хрипоты, иногда переходящей в кашель, его можно было бы назвать гусарским, если бы он был потише его можно было бы назвать благородным, а если бы он всегда был к месту, его можно было бы назвать уместным. Но мой смех ни одним из вышеперечисленных нюансов не обладает. Впрочем, я не стыжусь своего смеха, ибо он естесственен.
Итак, мы встретились с Леонидычем.
- Ну ты как? - приветствовал он меня.
- А никак.
Я не описываю далее наш диалог. Леонидыч согласился поехать со мною к Ней. Если бы он не согласился, я бы, конечно, всё равно поехал, но ехать в первый раз в незнакомый город одному - тоскливо и утомительно. А сейчас мне вообще не хотелось оставаться наедине с собой. Умница Леонидыч это понял.
Ждать отправления поезда в славный город С*** , где жила Она, приходилось более часа: "Распутин" был вскрыт на одной из платформ Курского вокзала. И стало теплее. И откуда-то появилось спокойствие. И перевалила за полдень пятница.
Лезть в переполненный вагон в обществе "Распутина" не хотелось. Мы остались в тамбуре. Тамбур был набит представителями великого и непобедимого народа. Отовсюду слышались голоса: жалобы на дороговизну, на бандитизм, на несправедливость, жалобы на нищету, смех. Говорили обо всём, кроме России. О ней говорили только двое - Леонидыч и я.
Скорость съедала километры. Мы съедали пирожки и "Распутина". Белки Леонидыча стали приобретать желтоватый оттенок. Вечерело.
Наш путь закончился одновременно с "Распутиным", а лазурь глаз Леонидыча заметно поблекла одновременно с небом. Выйдя на привокзальную площадь славного города С*** , мы почему-то сразу купили пива с таким расчётом, чтоб "потом не бегать". Леонидыч был очень доволен покупкой.
Однако мы вдруг ощутили какую-то неловкость: чего-то не хватало.
Не хватало цветов. Порассуждав, мы пришли к единодушному выводу, что, вполне вероятно, Она - в истерике, её мама - в шоке, папа - в великом гневе. Букет цветов мог на короткое мгновение расстроить ряды противника и дать нам возможность оценить обстановку и выиграть время. Но цветов нигде не было.
Леонидыч посоветовал купить воблы. Мы купили торт.
- Так, - рассуждал он, - вероятнее всего, это порядочная семья, и нам не станут с самого порога бить морду...
- Согласен, - бойко отвечал я, хотя не был до конца в этом уверен.
- ... поэтому нас посадят за стол, а все женщины любят сладкое. - закончил свою мысль Леонидыч.
Мы купили торт.
Мы зашли в Её подъезд. Зная, что наверняка всё предугадать нельзя, я, на всякий случай, отдал Леонидычу торт и сумку с пивом, велев ему ждать этажом ниже.После того, как внизу смолкли его шаги, я нажал кнопку звонка.
Открылась дверь. Её открыла Она. В сером балахоне, тренировочных брюках, с волосами, не отягощёнными завивкой, с лицом, полностью свободным от косметики, в очках, которые
Отзывов нет Добавить отзыв
Добавлено: 23.03.2001
Создано: ***
Относится к теме: Любовная лирика
Относится к жанру: Рассказ
|
|
 |
Темы
