Суд Тамерлана
В глухом каменном мешке было темно, сыро и затхло. Дни, ночи – все смешалось в кромешной тьме.
"Пи-пи", – слышится в темноте крысиный писк.
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь! – шептал на русском языке узник.
Он не помнил тот день, когда еле живого привели его, привязанного к хвосту лошади, и бросили в зиндан. Однако за долгие годы, проведенные на чужбине, он все-таки не забыл с далекой Рязани утренние и вечерние молитвы.
Один раз в два дня, точно он определить не мог, дверь темницы приоткрывалась, и черствая лепешка с кувшином воды стукалась об каменный пол. Но схватить лепешку редко когда удавалось – крысы оказывались проворнее.
Прошло еще много дней, и дверь темницы перестала открываться. В страшном кошмаре, мучаясь жаждой, узник уже не повторял молитвы; облизывая потрескавшиеся губы, он с трудом произносил:
– Пить… пить…
А потом появилось больное воображение. Перед его глазами проносились одна картина за другой – да так, точно все происходило наяву.
В степи, на горизонте – водная гладь… Он спешит к прохладе, потом пьет, пьет и никак не может напиться, и вдруг вода исчезла. Он пристально и тупо вглядывается – пусто. Вся та же ржавая, сухая равнина. Страх сковал его: он боится оглянуться, так как слышит лошадиный топот и храп.
– Урус!
Он не успевает оглянуться: шею захлестывает петля. Его валят на землю.
– Урус! Поганый шакал! Куда ты спрятал жену, великого хазрета?!
Воображение вдруг исчезло и снова он в темном каменном мешке, только крысы шурудили по его телу, лежавшему на полу. Он дернулся, смахивая с себя тварей; с трудом встал, озираясь вокруг.
– Спаси Христос, – шепнул он, поднимая голову к потолку. – Если бы я тогда не задержался с больной Гуль-яли, далеко бы ушел – за Итиль. Господи, зачем я взял ее с собой, она мне стала обузой. Бедная женщина!..
… Он снова с Гуль-яли – там, в проклятой Богом степи. И знойно и душно, и нет ни глотка воды. Из последних сил несет он на руках больную женщину в сторону великой реки Итиль, а от нее дальше – в родные русские земли. Предупредить людей, воевод, а главное – князя Московского Василия, сына самого Дмитрия Донского. Он был твердо уверен, что в случае успеха – похода на Китай, Тамерлан двинет свои тумены на Москву, сметая все на своем пути. Но беглец тогда не знал, что тамерлановские витязи убедили Тимура: поход на Китай пока отсрочить, а двинуться на Русь, которая не сравнится богатством ни с какой иной страной. Однако, уже в начале похода, кровожадный план Тамерлана рухнул как карточный домик: сходу, овладев Ельцом, разорив и обезглавив жителей всех, Тамерлан двинулся к Москве, оставляя позади пылающий огнем город. У берега Дона план его изменился. Пленные сообщили, что пришла на Русь страшная напасть: моровая язва – болезнь, которая поражает человека внезапно; смерть приходит скорая и мучительная. Не стал Тамерлан рисковать собой и армией, а приказал повернуть тумены обратно в Самарканд.
Но эти события произойдут позже. А в это время в глухом каменном мешке, в кромешной тьме, умирая от жажды, в больном воображении, он все нес и нес на руках умирающую Гуль-яли.
– Не неси, Василь-ага, мне больно, – шепчет женщина, с трудом открывая глаза, полные страдания.
– Мы будем идти дальше, дальше! – бормочет он на чагатайском языке, вцепившись руками в хрустящий ковыль. – Ты слышишь меня? Мы должны идти дальше!
Черные, сгорающие от жара глаза Гуль-яли, придвинулись к его лицу.
«Она больная, умирает, но все такая же – чуточку насмешливая капризная афганка, но самоотверженная и бесстрашная», – думал Всиль-ага, глядя на нее.
– Прости меня, мой луч светлый, прости глупую девчонку. Ведь я догадываюсь, что тебя побудило бежать на свою землю… А я, глупая овечка, навязалась тебе. Теперь я умираю, оставь меня и иди дальше.
– Мне? Бросить тебя, лебедушка? Христос с тобой! Разве я могу так поступить? Опомнись! Что ты такое говоришь?! Конечно беда, – лошадку мы загнали; беда, что нет у нас воды и пищи, и самое худшее случилось – ты, лебедушка моя, захворала; но Христос с нами, дойдем до Итиль, думаю уже не далеко.
– Твой Иса меня не услышит. Это ты назарей, а я мусульманка…
Он очнулся от палящего солнца, лежа поперек могильного холмика. Над степью все выше поднималось синее небо, а ему не хотелось покидать могилу. Он все вспоминал и вспоминал, и никак не мог вспомнить, как же он смог, без мотыги и даже без кинжала, выкопать и похоронить тело? Погладив середину холма, содранными до мяса ладонями, Василь-ага прижался к земле губами.
– Прости меня, лебедушка ты моя! Не сберег я тебя. Видно, на все Божья воля. Прости, я покидаю тебя, мне нужно идти…
Когда он стал сходить с ума, и голодные крысы кидались на него, хватая за конечности, дверь темницы распахнулась. На пороге появился унбаши – тот самый знакомый, который с четырьмя чагатайскими ордынцами настиг его на восьмые сутки погони. Он посмотрел на узника и брезгливо поморщился от затхлого запаха и его вида, и только потом, усмехаясь, спросил:
– Ну, что несчастный мирза, тебя еще не сожрали крысы?
– Как видишь, унбаши, – с трудом ответил Василь-ага, щурясь от пылающего факела, который держал унбаши. – А я почему-то думал, что за это время, пока здесь отдыхал, тебя произвели в юзбаши.
– Вылезай, урус, государь ждет тебя. Он - Меч Справедливости, с тебя живьем шкуру снимать будет, а потом заставит сожрать!
Что его ведут на суд, Василь-ага не сомневался. Весь пропитанный вонью, покусанный вшами и крысами, в истлевшем халате, охваченный жутко-радостным желанием смерти и долгожданного конца пройденным мукам, он шел с поднятой головой, облизывая потрескавшиеся от жажды губы. Шел так быстро, что унбаши едва поспевал за ним. Василь-ага вдруг удивился: «Господи, Иисусе, вот как за смертью бегу, и откуда только силы взялись? Ведь только что впадал в забытье, умирал…»
У входа в Ак-Сарай он остановился, отдышался, запрокинул голову – ночное, черно-бархатное небо ярко высвечивало большую и малую медведицу… Унбаши, стоявший у дверей, поторопил, толкая рукой. Василь-ага еще раз поднял голову. «Господи, Иисусе Христе», – и глубоко вздохнул полной грудью, не отрывая глаз от сияющего звездами неба, – «помилуй душу мою грешную, прими меня на небеси… отвороти врата Господни…»
В небольшом зале, расписанном азиатскими мастерами, собралось человек двенадцать. Здесь было представительное судейство, несколько писарей Тамерлана, а также присутствовали неизвестно зачем – звездочеты. Тимура принесли на троне и усадили в центр. Выглядел он по случаю суда скромно. На нем был одет в светло-зеленый халат, расшитый узорами, темные шелковые шаровары; на голове красовалась простенькая черная тюбетейка. Ему нездоровилось, и по этому его ужасный вид пугал всех присутствующих. Взглядом хищника он встретил подсудимого, ничего хорошего это не предвещало.
– А почему он в таком виде? – удивился Тамерлан. – Унбаши, ты не смог его в порядок привести? Вонь от него невыносимая!
– Государь! Позволь мне сказать! – громко вымолвил унбаши.
– Что ты можешь сказать, глупый осел?! – прервал его Тамерлан, махнув левой рукой. – Лучше начнем самый строгий и справедливый суд великого эмира, – повелел он, подавая знак о начале разбирательства дела.
Судьи произнесли речи, прочитали несколько параграфов из законодательства, и еще что-то из Корана.
– Довольно, почтеннейшие! – воскликнул Тамерлан. – А теперь мы выслушаем самого подсудимого.
– Великий хазрет! Позволь мне задать подсудимому, один важный вопрос? – раздался справа голос одного из судий.
Тамерлан одобряя, кивнул головой.
– Ну, подсудимый, скажи нам, многоуважаемым людям, и великому государю, – произнес судья, вставая со своего места. – Скажи, куда делась жена великого хазрета? Она ушла в иной мир или ты ее спрятал где-нибудь в степи у какого-нибудь оборванца пастуха, дабы избежать Меча Справедливости?
В эту минуту в виске Василь-ага почувствовал медленно нарастающую дикую боль.
– Отвечай! Преступник!!! – заревели в один голос судьи.
Он, пересиливая боль, погладил пальцами виски, и только потом с трудом ответил:
– Она
Отзывов нет Добавить отзыв
Добавлено: 21.10.2010 12:18:00
Создано: 05.2008
Относится к теме: Историческая
Относится к жанру: Новелла
|
|
 |
Темы
