Слово о Пушкине
Профессор кафедры славистики Принстонского университета (Princeton University) Хома Александрович Инкогнитов (Homa А. Inkognitoff) представляет:
Лекция о Пушкине, прочитанная на кафедре славистики Принстонского университета доктором Шмулензном (Victor A. Shmulenson ), пушкинистом, в присутствии Зуй Селлинджер (Zui Salinger), историка России.
Эпиграф: «Но pontalony? Но jilet (Gillette)? Всех этих слов по-русски – нет!»
Часть 1. Из глубины веков
До Петра Первого в России ничего не было. Были только варварство и дикость. У нас, в просвещённой Европе, даже слова такого не слыхивали «Россия», а называли эти места «Tatar Mamay-Mamay Country» - «Деревня Большого Мамая». Потом в России появился Пётр Первый. Вначале он с робостью примитивного человека поглядывал на нас, просвещённую Европу. Потом совершил 1-2 voyage. Потом – ещё! Потом он собрал своих бояр, и сказал им: «Подонки! Почему допустили такое, что у нас ничего перед европейцами нет, и не было?! Даже трихомоноза обычного (Tr. Vulgar) – не было! Ну-ка, исправить ситуацию!» Вот так и получилось, что Россия обязана Петру и библией, и свиньями, и сифилисом с другими куртуазными болезнями, и всем-всем остальным. И не в последнюю очередь – неграми. Негры ворвались в русскую жизнь стремительно и беспощадно, и скоро заняли все ключевые посты в государстве. Одной стальной рукой Пётр Первый насаживал перемены, а второй стальной рукой опирался на негров. Как говорит русский летописец: «Пётр Первый приподнял Россию с колен, и поставил раком». Всё это не могло не вызвать откровенного недовольства местного населения, и вылилось в Civil Wide War I – т.н. «Гражданку №1».
Уж на что силён был Пётр – а солоно ему пришлось. Летописец сообщает, что: «и под Нарвой он бежал, и под Полтавой он бежал, под Австерлицем он бежал, в 12-ом году бежал, до Таганрога добежал, и там таинственно исчез». Тогда русские в России всех свиней, негров и сифилис истребили, библии пожгли и стали жить как прежде. А мы, просвещённые европейцы, сказали сами себе, посмеиваясь: «О! У них опять Tatar Mamay!». И продолжалось это тридцать лет, и три года.
А через тридцать лет и три года Пётр Первый опять появился под Таганрогом! Только он взял имя Емельки Пугача, чтобы развязать себе руки. Набрал он грозную армию, и бросился на запад. Где он проходил со своими Kazak – там оставалась выжженная пустыня. Так началась Civil Wide War II – «Гражданка №2», или «Молниеносная Гражданка». В тридцать дней достиг он древней столицы Руси – Санкт-Петербургу, предал там всё огню и мечу, капища покидал в Неву, боярам обстриг, что только можно, и сослал в Арктику, на вечное поселение. Но надолго там не задержался, а, по инерции, покорил ещё Курляндию, Эстляндию, Лифляндию, потом вернулся, покорил Финляндию и Лапландию – и только тогда немножко успокоился. Опять в России завелись сифилис с неграми, ассамблеи и синод, и теперь уже навсегда. А мы, просвещённые европейцы, хотя Пётр и творил чёрте что на наших восточных границах, только посмеивались и говорили пренебрежительно о нём: «Die Russische Tatar» (что в переводе значит – Татар Рюс).
Но скоро и нам, просвещённым европерцам, царь Пётр дал понюхать пороху. Пошёл на нас войной. Эта война уже называлась World Wide War – «Всемирная Война». Был среди нас один бравый европерец, звали его Наполеон. Долго он с Петром махался, а вся Европа замерла в тоскливом ожидании худшего. Так оно и случилось: Пётр Наполеону роги пообломал, в Соловки его сослал. Тут уж мы, цивилизованные европейцы, его зауважали… Даже поговорку сложили: «Petro – Prima, and all another – secunda est!» (Нахочу – запереведу, а не нахочу – не запереведу! Нейт! Всё-так перейведу! «Пётр – Первый, а всё остальное – второе» - Х.И.)
Часть 2. Тревожный звоночек Пушкину.
Одним из негров, которых Пётр Первый призвал на Русь в великом множестве, был молодой Александр С. Пушкин. Well… Как бы вам объяснить, чем таким Пушкин стал, со временем, для русских? Вот ваша, университетская, команда по регби. Вы все знаете вашу команду? (Крики из зала: «Да! Да!») Вот – так же и Пушкин для русских.
Сначала молодой Пушкин был ничем не примечательным негром без определённого рода занятий. Друзья говорили ему: «Шёл бы ты, Алексаша, служить! Карьеру бы сделал» А он им: «Поэт чего должен? Стихи писать, баб ебать да на дуэлях драться! Все остальные занятия я почитаю недостойными настоящего поэта». Друзья удивлялись: «Да разве же ты – поэт? Ведь это никак не можно быть поэтом по-русски! Русский – такой язык, что сам tatar ногу сломит. Иди лучше служить. Царь Пётр – добрый! Он даст тебе чины, ордена, хорошую жену, квартиру на Мойке и много-много огненной воды!» А Пушкин им: «Подождите три по три года на два – тогда и посмотрим». Вот проходит три по три года на два – всё стало, как Пушкин сказал. Есть у него и дом на Мойке, и чины, и ордена, и жена молодая, хорошая, всё время на сносях, и сам он - Первый Русский Поэт. Ничего не делает, только стихи пишет, баб ебёт и на дуэлях дерётся.
Правда, при жизни у Пушкина было не более 20-ти читателей. Первый, конечно, царь. Как Пушкин напишет чего, сразу бежит к царю, несёт, значит, показать, похвастать. «Я, говорил, без одобрения царя-батюшки тиснению ничего не предам! Не таковский, говорил, я человек!» Ну, царь сразу клич по всей Руси: «Мол, Пушкин сподобился нас новым стиховым своим творением осчастливить!» Тут же приезжают Дельвиг из Дерпта, Жуковский откуда-то с Сибири, ещё десяток-полтора человек, в залу собираются, сидят, ждут! Царь на троне. Тут дверца потайная распахивается, и Пушкин вползает на четвереньках, а на спине у него поднос золотой, а на нём – бумажечка со стихами заветными. Царь бумажечку возьмёт, очёчки на нос нацепит, и сидит, читает, значит. То засмеётся тихонечко, а то и всплакнёт. Все шевельнуться, дохнуть боятся. Наконец дочитает, скажет: «Шармант! Очень карош! Хотя ищщо немного варваристичный, но уже почти стих. Тол-лко, брат Пушкин, что ест значит слоф «дефки»?» Пушкин ему: «Девки, царь-батюшка, это вроде как по-нашему, по-голландски будет сказать «профурсетки». Царь: «О! Профурсетки! Оч-чень, оч-чень карош!» И даёт всем остальным читать, по кругу. Вот все начитаются, навосторгаются, тогда царь и скажет: «Ну, брат Пушкин, садись-ка ти на фессы!» Пушкин, как обезьянка, на весы – прыг, и ему насыпают из казны золота столько, сколько в нём весу. (А он, шутник, бывало, себе на брюхо ещё сковородку привяжет – для смеха!) Золото сыплют, а царь приговаривает: «Ти у нас, брат Пушкин, ф Рассей один такой поэт, ти у нас на фес солот!»
Потом и говорит: «Издайте на казённый счет тиражом 10 тысяч экземпляров, на пергаменте! Да и пущай лежит – потомкам пригодится, оценят!» И ведь прав был, бестия – оценили потомки-то.
Что? Я вижу, коллега Селлинджер хочет что-то добавить? Прошу вас, коллега, не стесняйтесь!
З.С.: - Простите, коллега, но у Пушкина был, по-видимому, ещё один читатель – его жена. Ведь читала же, в самом деле, жена стихи мужа!
Что вы, Зуй, дорогая! Жена у Пушкина действительно была, это – научный факт, но читать она не умела, как и все русские женщины того времени! Вот, кстати, сейчас я расскажу вам кое-что о жене Пушкина.
В какую-то пору завёлся у пушкинской жоны хахелёк. Пушкин, он всё знал, конечно, но сначала – ничего, виду не подавал. Думал: «Ладно, мол. Молодые ещё: перебесятся – да и разбегутся». Да хахелёк-то, Дантесов его была фамилия, совсем обнаглел. То люди его с пушкинской женой в театре в одной ложе видят, то в ресторане интим-кабинет снимет на всё ночь, да и гуляет там с нею, да с цыганами… Пушкин решил: «Всё! Убью прощелыжку!»
Вот позавтракал Пушкин в кондитерской Вульфа, и поехал на Чёрную Речку – Дантесова убивать. И была у него такая примета: чтобы дуэль благополучно кончилась, нужно в пруду на даче Шереметевых искупаться (см. мою работу «Обряды и суеверия в жизни Пушкина»). Подъезжают к пруду – а туда ещё с утра мужик был послан, чтобы прорубь сделать. Мужик экипаж встречает, в одной руке – махровый халат от Юдашкина, в другой - с
Посмотреть отзывы Добавить отзыв
Добавлено: 31.03.2011 16:13:00
Создано: 2010
Относится к теме: Неопределенная
Относится к жанру: Пародии
|
|
 |
Темы
