"Чёрный паук ползёт по мрамору пола..."
1
Черный паук ползет по мрамору пола
в метро. Выросший в темном углу станционного холла,
он привык к непрерывному ветру и гулу,
к поездам, летящим по тоннельному дулу.
Он привык к паутине своей, как к чадре
мусульманская скромная девушка.
Он считает, что солнце сидит в ядре
земли, а не в ясном высоком небушке.
Для него вообще нет понятия неба,
но зато есть понятие мухи, как хлеба.
Иногда он спускается вниз со своей верхотуры
по холодному телу скульптуры
и бежит перед нею зигзагами ломкими,
чтобы люди не смяли его подошвами звонкими.
Под ногами у них обрывается нить –
и сдвигается тело скульптуры,
чтобы бронзой своей паука защитить
от безжалостных ног кубатуры.
Оживают скульптурные слитки,
находя под ногами клубок черной нитки –
так приветствует черный паук
нового сердца свободный стук.
2
В продажу поступили будильники для мертвых,
знающих, что с живыми и с не рожденными будет,
кричащими: «Нас тупили! Нас так много тупых и стертых
до основания корней. Дайте нам то, что нас разбудит!»
В Интернете есть чат, где можно пообщаться с трупом,
где можно провести голо.. .сование своих мыслей в компутер,
чтобы по всей планете пошло их скакание лошадиным крупом,
готовым свести счеты с мотыгой по имени Скутер.
В этом море аскания, перехлестывающим через край монитора,
плавает фраза: «Чо ты, дурень, залез в царство спящего ЛИХО!
Горе тебе! Здесь не коран, не евангелие и даже не тора.
Тут зараза, протертая до основания чиха!»
Подъемный кран лошадиными силами выполнит роль будильника,
если рука, упертая в основание достоинства всех отцов,
пятиконечными вилами, копирующими движения напильника,
предоставит воинству мертвых будить своих мертвецов.
3
В пространстве между землей и подошвой нет места для тени,
но зато там с себя одежду снимают ступени,
ведущие к местам не столь отдаленным от центра,
сколь приближенным к декорациям сцен тра-
вы, равнодушной к рациям, но не к полю,
которое в душной избе через окно символизирует волю.
Трава за низ берет землю и потихоньку шатает,
чувствует: в избе рот лишний, зубами шурша, тает.
Плоской земли шницель оброс травой, как голова – волосами.
С утра вой обрастает землей, как лица людей носами.
Богородицы образ тает в окне, подобно первому снегу –
в стекле происходит рывок отраженного неба к небу.
В хвосте клетки плетутся, разваливаясь на части,
в темной стране ждут, распадаясь на клетки, светлого счастья,
но между ними и небом нет места для света,
но зато есть голое тесто, песня которого спета.
4
Где наше небо деревом внутрь,
где наше тело криком наружу –
тихо уходит севером
наше дыхание к рекам,
медленно к центру текущим
снегов окраинами,
перифериями кущи,
амбаро-сараинами.
Жизнь, как лампада, теплится,
вворачивая изнанку вглубь
выпукло-вогнутых ламп ада,
мраком бегущих в изгнанку.
Где это утро в ночи,
где этот день среди утра –
вечер ветром лучи
прячет в город хутора.
5
Когда ангел с неба спускается, он сперва натыкается
на черную точку столба, который в землю вкопан,
а уж потом внизу находит своего подопечного локон.
В этот момент ворона с головой зарывается в крону
ближайшего дерева, ненадолго освобождая ангелу место
на черной точке столба, чтобы знал, что она из того же теста
слеплена, что и он, покровитель всех точек, столбов и ворон.
Он, с вершины столба соскальзывая, предъявляя спину с
крыльями небу, как пропуск, видит минус,
который недавно был точкой, поставленной под ненаписанной строчкой.
Точка-тире (бывший столб) минус неоправданный мор зе-
леных деревьев равняется потусторонней азбуке Морзе.
Ангел телеграфирует всем, кто с земли эмигрирует:
«Будьте внимательны тире точка у всех столбов есть своя заморочка
в виде противоположных двух точек тире точка
не перепутайте их точка тире одна из них в земле тление
другая в небе поставлена точка тире правильное направление».
Столб под тяжестью этих слов склоняет точки своих голов –
одну из земли высовывает, другую с неба стаскивает,
словно для отвода ангельских глаз кивает
сразу двумя головами – типа согласен с понтом,
а сам в это время на землю падает и становится горизонтом.
6
Сначала идут глаза, потом мутная гладь стекла,
идет стекло за ней, в которое ночь втекла,
как в прошлое цифры дней, как в море потоки вод,
как в Библию шифры снов, как в зеркало небосвод.
Огромен стекла улов – даже его двойник
изнанкой своих углов снаружи к нему приник.
Истлел его корень – весь, словно в могиле плоть.
С поездом вровень он скользит до смерти вплоть.
Скелетом сквозит насквозь, остовом пустым купе,
билетом до Арзамаса-два, стуком колес в стопе,
черствым рулетом матрассса с началом, но без конца,
чаем в стакане, снотворством в мутной колбе лица.
За двойником в тумане текущих к стеклу ночей –
огни целиком и в рвани, снятой с огня свечей,
снятой с утренней рани, с первого па зари,
с пятой колонны света, с вмятины от горы.
Колотятся волны света о поезда длинный борт,
как будто их песня спета там, где был раньше порт.
Каждый фонарь как штрих дня отправляет след
солнца в ночную хмарь давно минувших лет.
В поезде есть оконце летящее светом прочь,
словно из прошлого месть, штриховать в будущем ночь.
По кругу крыла совы, вниз-вверх, летят поезда,
В которых сидят волхвы, которых ведет звезда.
7
Я вспомнил нечто: вещь пространства,
закрученную лестницей в шуруп,
символизирующий рост хамства
и тишину, похожую на труп,
который жаждет впасть в отверстье,
вращаясь против собственной оси,
как ТОТ, поющий против шерсти,
впадающий в раздумие о си –
бемоль, конечно. Часы живут диезом,
который спит, как пьяный часовой,
и всем грозит горизонтальным срезом,
вращаясь против часовой.
В такое время слаще снится
имеющая больше прав у славных суть:
рожденная в рубашке плащаница
и ТОТ, кого в нее не завернуть.
Навстречу им по правилу влеченья
идет не Бог, не человек, не бес,
а ТОТ, кто в двух начал стеченьи
заботится о толике небес.
8
В комнате траур. Слышится гром в зеркалах занавешенных.
Кажется, там в геенну вверг Аллах собак бешеных.
Окна открыты. На сцену дня падает снег,
поднимаясь со дна неба, как пузырьки сновидений с нег.
Кто-то сдох во сне бабы, вынутой кем-то из ножен
платья, последний вздох которого до дыр изношен,
как пес ледниковый, от которого остался лай,
похожий своим звучаньем на слово английское lie,
снятое ветром с хвои мертвой двухтысячепервой ели,
считающей ретром все, что люди и звери съели.
9
Я лицо твое вспомнить пытаюсь,
углубляясь в прозрачность камне,
золотой кукурузой вплетаясь
в оберег на цепи твоих дней.
На песке возвожу диаграммы,
приучаю твой облик к перу,
но глазами серебряной ламы
уплывает он в небо Перу.
В твоем облике нет ни кровинки,
словно в облаке белом – грозы,
потому грозу взяли инки,
как глаза твои – дым бирюзы.
Я не слышу ни звуков ни красок
в этой черной и белой тиши,
только вижу сквозь золото масок
звон твоей утонченной души.
10
Осени зов - крик перелетных птиц.
Листья бездомные лицами падают ниц,
ежатся луж тела от холодного ветра,
зябнут рябью, измеренной до миллиметра.
В лужах дрожит каркас крано-цапли,
по носу бьют его холода капли.
Лезвия луж остры, как булатная сталь -
в зеркале их горизонта стоит вертикаль.
Лужи скользят, гонимые холодом страха,
вязнут в нагромождениях мокрого праха,
режут живое и мертвое лезвием края -
стыком прозрачно-незримым ада и рая.
В лезвиях луж отражаются неба куски,
лица людей - в них отраженье тоски,
тел расчлененных отдельные части,
зубы, гримасы, улыбки отдельно от пасти.
В лезвиях луж отражаются звуки,
в радости вечной плывущие в смертные муки.
В небе, утопленном в лужах, плывут дома,
в полках, утопленных в окнах, плывут тома.
В каждом отдельно выбранном томе
тонут слова, плывущие в книжной истоме,
тонут в словах отдельные буквы и числа,
в море плывущие не расчлененного смысла.
В смысле, разлитом повсюду, плывет старик,
тонущий в птицах, как перелетн
Посмотреть отзывы Добавить отзыв
Добавлено: 28.06.2001 10:32:00
Относится к теме: Неопределенная
Относится к жанру: Стихотворный цикл
|
|
 |
Темы
