Еt cetera
* * *
Серый божественный свет -
это дневная луна.
Тени изрезали снег
в цвет сухого вина.
Нежное масло белья,
тающего под ногами.
Говорю, только зря:
я буду с вами -
куклы в замочном окне
взгляда, идущего врозь
с тенью, снегами, но не
с прошлым, в котором я гость
хуже татар и войны:
память - затупленный меч, -
мятый кушак луны,
снятый небрежно с плеч.
январь 2000 г.
Актеон
Мне говорят, что я живу в томленье,
когда все улицы - мои,
и город, спящий словно приведенье,
что тает от несбывшейся любви
к себе - в моих глазах, в моих печалях.
Закрою веки, простираю длань:
Мне кажется, что где-то за плечами
трепещет ускользающая лань
любви в чащобе будничных метаний.
Шепчу заклятья, снятые с лица,
оставленной за горизонтом тайны
в вселенском ожидании конца.
2000, январь, 19-ое
С рассвета до рассвета
Я счастлив тем, что я несчастлив,
несовершенен в совершенстве,
я не пластичен, но податлив,
я голодающий - в блаженстве
быть узником, но по свободе
стенать с рассвета до рассвета,
и слыша фальшь земных рапсодий,
не ждать небесного ответа
на тот вопрос, что задан мною
сквозь зубы, сквозь кулак, сквозь веко,
и быть избитою судьбою
в обличье бога-человека.
2000, январь, 23-ое
* * *
Забудь этот город, забудь жену,
которой, впрочем, и нет. Забудь календарные дни,
профиль любви, мелкий скарб, - идя на войну
с временем, забудь провиант. Никого не вини,
споткнувшись о волны пространства и падежей,
когда устал говорить языком перспектив.
Забудь о сраме своём - ты всегда в неглиже
венозных мелодий - они на один мотив.
Забудь арифметику - ничего не счесть,
кроме потерь, их сумма всегда равна
нулю. Не впитывай ухом весть:
это - не твой народ, не твоя страна.
На каменном судоржье разных эпох
не пытайся слиться с историей, прильнув щекой
к монументальному, не восклицай: "мой бог!" -
он, такой же как ты, изгой.
Забудь вердикты судей подъездных врат:
фотография юности отцвела, потеряв лоск.
Напрасно шарить рукой, взбивая гладь
обыденного, напрасно морщинить мозг,
пытаясь понять шёпот вакуума. Но немота стола
говорит гораздо громче резины или свинца.
Забудь полуправду жизни, - она постоянно лгала,
что будет что-то ещё, помимо конца.
2 апреля 2000 г.
Диалог на фоне молчания
Мы с тобой говорим на разных языках:
я - на языке времени, ты - пространств.
Красота ландшафта застыла в твоих глазах,
у меня - недоверие к блеску убранств
Флоры с Фауной, Купидона с царём
преисподней - Аида, и прочая, и прочая.
Ты отдал свою речь в долгосрочный наём
многословию жизни, я - многоточию.
Любое слово, ровным счётом, ничто
на фоне молчания, любой жест - не искренен
актёра в отсутствие зрителя, даже в самом простом
он - предосудителен.
В этой игре в некое подражание ей же
остаётся место лишь для совместного отчаянья:
ты и я - только длинные паузы между
словами богов в диалоге на фоне молчания.
2000, апрель, 4-ое
* * *
Я тихо, как проклятье, прошепчу,
гортань свернув в попытке умолчанья:
не столько видеть я тебя хочу,
как сам момент венчанья
и не на царствие, и не на брак,
на жизнь, что пополам с извёсткой смерти,
куда вплетён узор тенистый бра
и Шостакович с Верди.
Раздвину комнатный покой рукой,
и волны сновидений поднимая,
нарушу, может быть, далёкий твой покой,
тебя уже не принимая;
ты помнишь, вечер тёплым был,
асфальт чурался зелени, и губы извивались
при поцелуях, южный город плыл
в закате молодильном раздеваясь
до наготы холодных звёзд, до пустоты
часов отлива тел, - она отчасти наполнялась нами...
Так оседала накипь прошлого, так ты
переродилась спутанными снами
теперь и здесь. Закат и вечера,
отлив телес, стук о стекло ветвей, огрызки смеха...
Шепчу проклятья. В свете жёлтом бра
густеют тихо осложненья эха:
"Я тихо, как проклятье, прошепчу,
гортань свернув в попытке умолчанья:
не столько видеть я тебя хочу,
как сам момент венчанья..."
2000, апрель, 4-ое
На переправе
Пусть надо мною сук скрипит корявый,
каблук изранит пыльный гравий,
быть может, лишь на переправе
коней менять.
Глазницей мир делить не в праве,
когда везде Помпей и Марий,
стоять на брошенной заставе,
не удирать.
Ветра порвут голосовые связки,
дни сокращая для острастки,
под глиной чужеродной маски
опять играть.
Следы в асфальтье снова вязки,
жизнь наполняют - шум и дрязги,
но в каждой скоротечной встряске -
не умирать.
2000, май, 14-15
* * *
Храни меня мой ангел куцекрылый,
мечом затупленным напасти отводить
пытайся, - ведь душа уже простила:
доспехам ржавым дух не защитить.
Твой перст неверный мне дорогу
укажет, по которой вновь кружить,
а имя бесхарактерного Бога
пустым заклятьем может послужить.
Посмейся лик, истёртый небесами
над тщетною попыткою не быть
средь бытия, но слабыми руками
тебе меня вовек не осенить.
2000, май, 16-ое
Не скульптору
Переродившись в желтизну ствола,
утыканного прелостью изжоги,
природа суточно брала
губами свежевымытой дороги
мои корявые следы, мои глаза,
слезящийся путь пули траекторий -
мой взгляд - он перспективам указал
тщету пространственных викторий.
Забытый след, забитый тяжестью в асфальт
как гвоздь, как выдох, как асматик-диктор
запутался в делах, в дождях, во снах,
в лакунах диалога, в зыбких титрах.
Твоя рука, лианой вытянувшись, - штрих
к наброску автора, чьё имя - томик биографий,
но голос чей уже замолк, притих
на виноградных гроздьях чьих-то эпитафий.
Пока что каменеет этот чёрный год,
тебе - не скульптору, но Герострату, -
укором стылым тычет: твой черёд
судьбе отцеживать посильно плату
в мозолях рук, в истерике щеки,
в слезливом натрии, в бреду подушек, -
платить, сквозя воспоминанием вески
в восторженной мистерии удушья.
2000, май, 22-ое
* * *
Чтобы слышать стылый ропот прибоя, нужна тишина;
чтобы взглядом объять империю, нужно жить в провинции,
будучи анонимом, - только тогда разгорится война
вещного космоса с временем - его проскрипцией.
Всё происходит вычитанием от, не для:
стихотворение от - поэта, его написавшего;
возможная слава его - от забвения. На полях
белизна листа как наличие будущего у пропавшего
без вести. Отсюда стремление к краю, прыжку, струе
под давлением, к лавру, - как следствие, к эпитафии,
чтобы когда-нибудь кто-то, копаясь брезгливо в золе
прочитал по берцовой всю твою биографию.
июнь 2000 г.
Воспоминания о будущем
Я ошибусь, определяя, что такое родина.
И, чтобы ошибиться, у меня нет нужды открывать
второй том доктора Самуэля Джонсона
или четвёртый Владимира Даля...
Игорь Померанцев
Я вернусь сюда, когда мне будет сорок.
Может, найду сады. Может, портовый город.
Реки потекут вспять, омелеет заметно площадь
в лицах; там, где ревели авто, зацокает лошадь
своим копытом. Барельеф на этом красном доме
взгляду расскажет лишь то, что мы не знакомы.
Улицы, петлявшие ранее, станут ровными и прямыми.
Оставшиеся друзья окажутся немыми - и не моими.
Лицо, закаменевшее от пафоса, парик оденув,
вместо Вебера мне прочтёт позднее из Одена.
Я буду уже немолод, буду устал и грузен,
не столько от веса, сколько от избытка грусти,
что накопил в путешествиях и натёр в ботинках -
сколько помню, ходил с жизнью чужой в притирку.
Эрос, как тот купидон, позеленеет от скуки,
видя как гражданин прячет натуру в брюки
новой культуры Как-Бы-Чего-Не-Сталось...
Может, увижу берёзу, где мне бодалось
как Солженицыну, - может, целую рощу,
посаженную чьим-то потомком общим.
Что мне грустить, поверну налево, зайду в кафетерий,
выпью вина в ожидании киномистерий,
разверну газету и своим хмелеющим оком
снова прочту некролог по поводу Бога.
Если позволят, вселюсь в старый дом, бывший музеем
брачных афер гладиаторов Колизея
с профилем лупонария. Буду растить гербарий
на балконе, по выходным - буду играть в сафари
с тараканом, с ко
Отзывов нет Добавить отзыв
Добавлено: 02.07.2001 17:18:00
Создано: 2000 г.
Относится к теме: Философская
Относится к жанру: Стихотворный цикл
|
|
 |
Темы
