БГУ
(Белорусский Гуманитарный Университет)
Я больше всего горжусь тем, что я – выпускник ТГУ – Томского государственного университета. Это знаменитое учебное заведение дает не только на зависть глубокие знания, но и особенную томскую закваску – несотрясаемый моральный стержень, который всегда меня поддерживает во всех передрягах. Судьба моя, озорница, поигравшаяся со мной вдосталь, забросила меня как-то в Белоруссию. И в Белоруссии есть своя академическая гордость: БГУ – Белорусский государственный университет. И здесь дают отличные знания. Но вот стержень-закваска здесь какая-то другая получается. В ТГУ просто немыслимо появление на пороге лиц типа всебелорусского батьки, а в БГУ он – терпимый и чуть ли не желанный гость. Если бы русский президент пожелал заехать в ТГУ вместе со своим белорусским союзником (допустим такую виртуальность, невозможную в реальности с теперешним молодым и грамотным русским президентом), то, во-первых, Ученый Совет ТГУ немедленно бы подал протест и стал бы грозить отставкой; а во-вторых, все десять тысяч студентов за малым возможным исключением и весь профессорско-преподавательский состав срочно бы запаслись яйцами на мощной Томской птицеабрике – память о Егоре Лигачеве – и стали бы их ускоренно портить, чтобы было чем встретить этакого гостя. А если и не устояли бы ТГУ-шники перед напором ОМОНа, то непременно на помощь подвалило бы еще тысяч двадцать соседей-политехников. Нет, шансев на визит в порядочное заведение, каковым, несомненно, является ТГУ, у батьки Луки нет никаких... В Белоруссии мне не довелось посидеть в аудиториях БГУ. Но тем не менее, я смею утверждать, что я прошел определенный курс наук в БГУ. Правда, был это другой БГУ. Это был невидимый Белорусский Гуманитарный Университет, который учит всех подряд, независимо от их желания. Вот об этом курсе наук того другого БГУ и пойдет речь ниже.
Семантика и этика
До августовского путча разлива 1991 года оставалось месяцев пять, когда к нам в кооператив «Дух» нагрянул ревизор из ГорФО. Только мы было устроились на паркетных полах в чистых помещениях со свежими обоями и рассставили цветы и аквариумы между фрезерными и шлифовальными станками под началом координатно-расточного красавца «Хаузера» в выскобленной и отмытой нами бывшей тюряге, как на тебе – суровая проверка, а чо это у вас тут так хорошо, а вокруг так плохо!? Мы-то дурни с наивысшими образованиями, с лауреатом Госпремии во главе, думали, что он пришел у наших государственных арендодателей спрашивать, а чо это у вас так плохо, а у арендаторов так хорошо!? Но нет же, пришел он именно к нам.
Резизор был грозен и грузен, и фамилия ему была очень подобающая – Грузнов. При среднем росте весил он как три крепких мужика. Его самый главный босс – тогдашний министр финансов СССР хрюшеподобный товарищ Павлов был просто стройный легкоатлет против слоноподобного товарища Грузнова. Необъятный костюм его был пошит по спецзаказу – таких костюмов в вольной продаже не бывает. Когда он уселся в нашей бухгалтерии, стул под ним застонал. Напоминало это все картинку из цирка, когда слон, одетый для развлечения публики в штаны, садится на табуреточку. Грозному ревизору Грузнову хватило несколько часов, чтобы полностью с нами разобраться и удалиться. Через пару дней он заявился вновь с заготовленным актом, чтобы нас с ним ознакомить. Он нас так ознакомил, что мы – гордость МВЭС и бюро по машиностроению при СМ СССР – почувствовали себя проживавшими в наших покоях до нас неисправивыми рецидивистами. Он нам насчитал штраф на пятьдесят шесть тысяч рублей. Тогда это была очень даже кругленькая сумма и сложилась она из двух нарушений бухгалтерского правопорядка. Одно нарушение весило на тринадцать рублей с копейками, и товарищ Грузнов, скрепя сердце, согласился с нами, что эта претензия была-таки необоснована, и он готов был ее из акта удалить. Другая претензия была еще более необоснована, но от нее товарищ Грузнов отказываться никак не желал. Он указал нам пункт в законе, который мы неукоснительно соблюдали. Ревизор же, указывая пальцем на этот пункт, печально утверждал: «Вот видите, здесь же написано...». При этом стало очевидно, что он понимает хоть и сложный, но недвусмысленный текст этого пункта прямо наоборот.
Я всегда снисходительно относился к белорусским чиновникам, в массе своей происходящим из окрестных деревень и сохранившим восхитительный колорит деревенской речи, ну как теперешний президент. Этим бедолагам едва ли было бы по силам точное толкование тяжеловесного языка закона, кишащего сложно перевязанными друг с другом придаточными предложениями. Но белорусский чиновник - товарищ Грузнов - говорил на чистейшем русском, как будто был он родом из Омска или из Питера и получил там стандартное высшее образование. Тем не менее, он твердил абсолютно серьезно и настойчиво, что этот пункт, написанный так-то, мы понимаем не правильно, а совсем наоборот, а потому будьте любезны, раскошеливайтесь. Наш разговор стал напоминать дискуссию немого с глухим, одетых в смирительные рубашки. Нам было милостиво позволено обжаловать претензию в течение месяца, и платить нам пришлось бы лишь по истечении этого срока.
Наш председатель, лауреат Госпремии, коренной белорус, имевший некоторые проблемы с русской грамматикой, поручил мне добиться справедливости, битва за которую явно переходила на поле филологии, где я был заведомо сильнее всех наших мозговитых инженеров. Я тут же прорвался к начальству повыше Грузнова – в какое-то управление Министерства финансов, вольготно расположившееся в Доме Правительства. Начальник управления будто только вчера вышел из партизанской зоны на Могилевщине; ни русская филология, ни белорусская явно не обласкали его своим просвещающим теплом.
- Чаво ты хотишь, сынок? - спросил он ласково.
- Да вот просим помочь разрешить одно очевидное недоразумение.
- Ну дак укаж, цо маш. Варовками с тэбе тагать трэба - поторопил он меня.
Я быстро и без запинки оттараторил всю фабулу дела. Министерский начальник от души посмеялся и заверил, что закон на нашей стороне, а на ревизора мы можем начхать. Я попросил какую-нибудь бумажечку, что начальнику немного испортило настроение: «Приходь заутра, сення нема часу».
Назавтра я радостный явился к доброму партизану и вместо бумажки получил осторожный вопрос, а кто нас проверяет? Услышав фамилию Грузнов, партизан внезапно помрачнел и начал лепетать, что он тут посоветовался с юристами и выяснил, что мы все-таки должны заплатить штраф. Вранье это было настолько очевидно, что спорить просто не имело смысла. Поразила меня магическая сила фамилии «Грузнов». Заготовленную для нас спасительную бумажку я успел заметить на столе, но она сразу потеряла силу от одного упоминания грузного Грузнова. Вот это чудеса! Начальник боится своего подчиненного! Наверняка здесь не обошлось без масонской подпольщины. Наверное, этот Грузнов занимает более высокий пост в подполье, чем его начальник, вот и получилось столкновение субординаций. Я подумал еще мельком, что следовало бы обсудить этот феномен с писателем-антимасонщиком Эдуардом Прищепкиным и напустить его на эту минскую ложу, пусть-ка черпанет свеженького матерьяльчику.
Одним отлупом меня не успокоишь, и я пошел дальше. Я вышел через знакомых доцентов университетского филфака на директора академического института русского языка и литературы, известного академика. Академик не прогнал моих знакомых, а, похоже, очень хорошо понял нашу проблему - наверное, не впервой. Он подписал письмо с подробным семантическим анализом текста злополучного пункта закона с несколькими вариантами перевода этого пункта с русского на русский. Все варианты сходились в одном: мы были правы, а товарищ Грузнов получал жирный кол с минусом по синтаксису. Эту чудную бумагу я торжественно отнес грозному ревизору. Товарищ Грузнов ее прочитал и смачно рассмеялся: «Хороший документик! Первый раз такой вижу. Но бумага, понимаешь, неподходящая, задницу оцарапаешь. Так что не нужна она мне. Возьми ее себе назад и можешь ею при нужде подтереться сам. И не забудь, через двадцать
Отзывов нет Добавить отзыв
Добавлено: 23.12.2002 17:33:00
Создано: *
Относится к теме: Историческая
Относится к жанру: Рассказ
|
|
 |
Темы
