Провинциальные истории
(рассказы из общежития)
1. Лютов и Миндубаев
Лютов был страшно длинный - верзила под два метра. Зато Миндубаев, хоть и коротышка, был старше. Уже отслужил в армии, был женат, над тумбочкой красовалась фотография годовалого сынишки, удивленного карапуза с оранжевой погремушкой в руке. Оба они учились на истфаке и жили в университетском общежитии, куда, наконец, на втором курсе попал и я.
Из-за чего они повздорили - сейчас мне уже и не вспомнить. Кажется, это было связано с преферансом - пулю писали ночами напролет, и друзья считались корифеями, - а может, просто по причине очередной пьянки - в таких случаях за "огняком", как правило, приходилось бегать мне. Но Лютов в раздраженном состоянии таки врезал Миндубаеву "по рогам". Нет, не то чтобы очень уж всерьез, совсем без уважения - но что случилось, то случилось. У Миндубаева на верхней губе, под маленькими черными усиками, даже капелька крови показалась. А глаза выкатились, стали какими-то пустыми и непонимающими. Но сразу ответить обидчику у него не получилось - Лютов увернулся, а потом обхватил Миндубаева своими ручищами и зажал, так что тому пришлось малость потрепыхаться и успокоиться. Образумившись, Лютов взял всякие сопутствующие происшествию слова обратно, - погорячился, мол, с кем не бывает, - и обнаружил явную готовность к примирению. Но Миндубаев мириться никак не желал, ничего понимать не хотел, а требовал сошествия во двор, на пустырь за общежитием, для честного поединка. Не помогли и уговоры компании, жаждущей продолжения текущих занятий и прекращения скандала. Мне Миндубаева было жаль - очень уж он выглядел щуплым рядом с Лютовым, - но и меня он слушать не захотел.
Был конец октября, погода не слишком благоприятствовала. Но когда Лютов и Миндубаев в сопровождении болельщиков спустились во двор, дождь уже перестал. Мокрые листья липли к подошвам, потом приходилось их долго счищать с ботинок вместе с комьями влажной земли. Соперники расположились на относительно твердом пятачке возле забора. Миндубаев сразу стал приплясывать, выставив на уровне подбородка маленькие сухие кулаки. Фигура Лютова, будто раскачиваемая порывами ветра, была не очень приспособленной для таких телодвижений. Переминаясь с ноги на ногу, он загребал воздух полураскрытыми ладонями и, казалось, чего-то ждал. Проблема заключалась в том, что Миндубаев мог ударить Лютова разве что в живот,-вытянув руку вверх, он, может, и достал бы до его головы, но ударить?.. И вдруг, подскочив к Лютову и одновременно подпрыгнув, Миндубаев коротко взмахнул рукой. Собственно, удара я не заметил, настолько все произошло быстро и неожиданно. Лютов покачнулся и рухнул на землю. Скорей всего, поскользнулся на мокрой глине, хотя и была в его падении какая-то обреченность...
Когда мы вернулись в общежитие, кровь из носа Лютова уже перестала капать. Миндубаев выглядел суровым и сосредоточенным, словно все еще переживал детали случившегося. Отказавшись от очередной партии в преферанс, он сразу завалился спать.
2. Отец Андрей.
Андрея Павлова прозвали "отцом". Случилось это вскоре после вселения в общежитие. На какой-то очередной пьянке, воздев руку со стаканом к болтающейся посредине потолка лампочке, он произнес вдруг ломким юношеским баском и с явно приподнятой интонацией: "Отцы!"
Что хотел сказать Павлов, державшийся обычно молчаливо и обособленно, осталось неизвестным. Конечно, возымели свое действие пара стаканов "Агдама", уже употребленных к тому моменту. Но, думаю, они лишь помогли обнаружить жившее в Андрее патетическое отношение к дружбе и студенческому братству, усиленное ощущением надвигающейся взрослой жизни. Тогда же комизм ситуации усиливался тем, что Павлов как-то не слишком подходил на роль "отца" - маленький, веснушчатый, с большими ушами, приплюснутым носом и какими-то невыразительными малоподвижными глазами... К своему производству в "отцы" он отнесся поначалу довольно прохладно, но вскоре привык и обращения вроде "Отец, займи трешку до стипендии" воспринимал как должное.
Пожалуй, он был самым умным среди нас. Нет, дело не во рвении к учебе, а в рано проявившейся самостоятельности и скептическом отношении к романтическим иллюзиям. Тогда еще не началась перестройка, и, как известно, секса у нас не было. А способность трезво оценить свои шансы среди дивного конгломерата филфаковских сокурсниц - разве это не очевидный показатель интеллектуального превосходства? И вот как-то в начале третьего курса, когда я ходил, ошалевший от очередной платонической любви, Павлов исчез. Это обнаружилось сразу, поскольку он не пришел ночевать, а жили мы тогда в одной комнате. Кроме нас, были еще два африканца из Сенегала - Шериф и Лобачевский(как их звали на самом деле, теперь мне уже не вспомнить). Практиковался способ совместного проживания иностранцев и русских - в целях укрепления дружбы народов и изучения языков. Белозубо сияя, Шериф осведомился у меня утром: "Почему Отец нет здесь?" "Не знаю," - честно ответил я и подумал: "А и в самом деле, куда он подевался? И не сказал ведь ничего".
Я увидел Павлова вечером, возвращаясь из университетской библиотеки. На вытянутых руках он выносил какой-то хлам из пристройки к небольшому домику, стоявшему за забором. Подойдя ближе, я увидел качели и понял, что это детский садик. "Эй, Отец! Ты чего тут делаешь?" -вопросил я, как мне показалось, вполне резонно. Он как-то неприветливо взглянул на меня и ответил: "Ну, чего, чего. На работу я устроился, ночным сторожем и по хозяйству."
"Зачем?"
Сессию Павлов сдал неплохо и стипендию получал. К тому ж, как мне было известно, из дому переводы приходили регулярно. Зачем, в самом деле, ему это надо? Учебы невпроворот... Хотя деньги, конечно, не помешают...
В этот момент в дверях показалась женщина лет сорока, и обратилась к Павлову мелодичным голосом: "Андрюша, не забудь, пожалуйста, сломанный стульчик в спальне."
"Хорошо, Нина Петровна"- ответил Павлов и скрылся.
Появился Павлов в общежитии недели через две. Особой перемены в нем не наблюдалось, разве что стал не таким обидчивым, а привычка к обособленности приобрела какой-то другой, сосредоточенный характер. Как-то, не без участия вездесущего "Агдама", поделился он со мной подробностями своего неожиданного устройства на работу. В плане несомненной пользы опыта, полученного в результате знакомства с Ниной Петровной, одинокой воспитательницей детского сада №145. Что поразило мое воображение - явно неслучайный, закономерный характер произошедшего. Ведь устраиваясь на работу незнамо куда, Павлов уже знал, зачем он это делает. Нет, все-таки он был самым умным из нас.
3. Элька и Шептунов.
Я чувствую себя немного виноватым, потому что Леньку Шептунова познакомил с Элькой именно я. После зимней сессии приехали к нам стажеры из ГДР, страны нынче неведомой, а тогда воспринимавшейся почти как одна из республик необъятного Союза. По-русски они говорили очень хорошо, не сравнить с африканцами, приезжавшими иногда безо всякого понятия и уже тут учившимися складывать слова. Среди них была и Элька, вернее, конечно - Эльке, слегка похожая на витринный манекен белокурая красавица, как теперь иногда говорят -"полуатлетического сложения". Мы оказались с ней в одной группе на семинарах доцента Бородаева по исторической грамматике и диалектологии. А Шептунов был литературный юноша, увалень с густой вьщейся шевелюрой и взором не то чтобы горящим, но определенно лунатическим. И посещал он другие спецкурсы, по своему профилю. Это не помогло ему избежать неприятностей, что наводит на мысли о пользе изучения исторической грамматики. Хотя как знать.
Прозвище у него было странное и потому малоприменяемое - Фортинбрас. Возникло оно с легкой руки Андрюши Павлова, вечно что-то про себя соображающего, и не без влияния, очевидно,писавшейся им тогда курсовой по Шекспиру. Почему, однако, Фортинбрас - непонятно. Хотя, с другой стороны, не Гамлетом же его назвать.
Итак, в тот день мы с Шептуновым только что перекусили в Бухенвальде, то есть в столовой при общежитии и шли мимо женского корпуса к угловому г
Посмотреть отзывы Добавить отзыв
Добавлено: 16.02.2003 14:42:00
Создано: 2003
Относится к теме: Городская
Относится к жанру: Рассказ
|
|
 |
Темы
