Сага о самобичевании.
- Господа! Угомонитесь! Стенания побоку, я вам говорю. Побоку! – яростно вопил Старец на весь зал, что было сил, и его крик долго еще гулял среди стен. "Побоку!" - гулко вторило ему эхо. Крик уже срывался на сиплый хрип, и вот-вот, казалось, старец и вовсе потеряет голос. Он сидел в гордом одиночестве в большой зале замка, за большим, круглым, дубовым столом. Стол был сервирован одним бокалом, в котором на дне красовалась порция выдохшегося коньяка, пустой тарелкой с золотой каймой, серебряной вилкой, а также посреди стола стоял подсвечник, в котором тускло догорали две свечи (третья погасла несколько часов назад). Впрочем, в том, что коньяк выдохся не было ничего удивительного, – шли третьи сутки, как им наполнили пыльный бокал. Старец сидел, закутавшись в шелковый халат, и смотрел в центр дубового стола. Вокруг него стенали тени, создаваемые свечами и сквозняком (в зале все окна были открыты настежь, однако старец не подавал и вида, что ему хоть сколько-то холодно), и порхало несколько мотыльков над головой. Сам замок был древней постройкой, и я даже не возьмусь вам сказать, где он находится, поскольку я сам не ведаю, где его Старец соорудил, а точнее было бы сказать, где он себя заточил. В том, что именно он сам себя заточил там, я нисколько не сомневаюсь, поскольку на это у него были весомые причины. Просто поверьте мне на слово. Да, и где это все происходит не имеет ни малейшего значение. Значение имеет лишь то, ЧТО именно происходит со старцем.
Однако, несколько слов о самом зале все-таки следует сказать. Зал тот был огромен, и, казалось, он был целиком и полностью выточен из зеленоватого мрамора, с большими колонами, на которых были вырезаны сплошь и рядом несчетное количество летучих мышей поедавших детей-ангелов, и у подножья колон были выточены искромсанные обломки луков амуров, и даже кое-где проглядывались тонкие наросты обрывок лучной тетивы. Глаза же летучих мышей были кроваво-красного цвета, и у каждой колоны, а их было ровно тридцать на весь зал (они стояли по пятнадцать в две колоны), под самым потолком было кольцо из золотых летучих мышей с рубиновыми глазами, там они уже были в виде, победивших ангелов, дьявольских генералов. На этих колонах изображено зло, которое уже очень давно поразило воображение старца, явно восторжествовавшее над добром. Но колоны не несли такой психологической нагрузки, вызванной бескрайним воображением старца. Апогеем его безумства были стены. Точнее то, что представляли скорее эти обрывки стен – они не были одной высоты, а порой в них встречались диких размеров сколы и дыры, словно кто-то гигантскими челюстями пытался их выгрызть. Да и диковинным окрасам они отличались от всякого современного понятия о вкусе, да, впрочем, как и о самих обоев. Изначально их цвет, я так полагаю, был белым, однако, чем они вскоре покрылись - не поддается ни одному из более менее рациональных объяснений. Все четыре обрывка стен были испещрены ярко красными линиями, завивающихся в очень сложный орнамент, даже, скорее всего в своего рода лабиринт, причем особенностями этих линий было то, что все четыре стены заключали в себе один целый рисунок, и складывается такое ощущение, что это всего одна линия, замкнутая в сама в себе. Помимо линий, часто на стенах встречались изображения таких предметов, как часы (во всех своих эволюционных проявлениях), причем характерной особенностью для механических часов было то, что на них отсутствовали стрелки, словно их насильным путем вырывали оттуда, поскольку на некоторых из них были изображены механические внутренности этих сложных незаменимых механизмов. Иногда встречались изображения каких-то немыслимых животных: птиц с волчьими пастями, созданий с телом из кошачьего рода, и с головами носорогов, и прочих неведомых человечеству существ. Но только не старцу. С такими тонкими подробностями, какими были нарисованы эти существа, складывалось впечатление, что Старец лично имел дело с ними. Я не буду утверждать обратное, у меня нет причин подвергать сомнению существование этих дикостей. Я даже склонен думать, что все, что изображено на стенах красной краской (кстати сказать, некоторые утверждают, что все это было нарисовано бычьей кровью, впрочем, истинность происхождения этих рисунков навряд ли получится установить, поскольку о них знает только сам Старец, а на вопросы он отвечает довольно невразумительно в виду своего помешательства) есть творения Старца.
- К суду! К порядку! К суду и порядку! Ублюдков на кол, и на растерзание бешеным псам! – орет уже в бешенстве Старец, колотя в агонии по столу дряхлым кулачком, так что бокал с коньяком подпрыгивает над столом аж на несколько сантиметров. Лицо его все раскраснелось, и казалось морщины вот-вот словно змеи сорвутся с лица и расползутся по столу.
Ну, раз уж мы так вплотную подкрались к безумству Старца, то давайте я вам не много расскажу о самом Старце, что сам себя заточил в этот полуразрушенный, пустынный зал, неизвестного доселе замка. О том, сколько он здесь уже находится, я не берусь сказать, точных дат здесь все равно не отыскать, поскольку часы здесь отрицаются как само понятие, да и слишком уж презирает он их. Сам он небольшого роста, впрочем, это может и показаться, из-за его сутулости, и похож на какой-то сморщенный гриб, когда вот так сидит в своем любимом, плетенном из лозы кресле-качалке. Лицо его сильно испещрено морщинами и шрамом, который идет через всю правую половину лица, начиная со лба, спускаясь к подбородку, и удивительно, что правый глаз вполне все видит, правда опять таки, что видит этот глаз ни кому не известно, ведь вы же уже видели стены зала. Вот-вот! Это все его рук дело! А уж что он там видит своим взглядом, это уже, я думаю, останется загадкой, если конечно, он не начнет это воспроизводить тем или иным способом. Хотя то, что он уже успел воспроизвести в этом зале, хватит нормальному человеку для того, что бы раз и навсегда распрощаться со здравым смыслом.
- Ох уж мне эти черти! Ох, уж мне эти твари! – кричал он.
Да уж, старик видимо разошелся не на шутку. Он вдруг переместил свой взгляд, поддернутый пеленой серых глаз, в которых можно было с большим трудом разглядеть маленькие черные зрачки, словно их и вовсе не было, на бокал с коньяком, схватил его, и со всего размаху швырнул его о пол. Осколки разлетелись в миг по полу, составив узор в виде паутины, в центре которой расположилась ровным кругом маленькая лужа коньяка. Старец наклонил голову, и посмотрел на осколки.
- Что ж за гадство! - пробормотал он себе поднос, и в тот же миг все осколки собрались снова воедино, облепив стаканом коньяк, и взметнулись обратно на стол, - что ж так тому и быть, - снова пробормотал он себе под нос, и закрыл глаза, откинувшись на спинку кресла, и стал слегка покачиваться, и напивать какую-то мелодию себе под нос.
Но вернемся к его шраму на лице. Собственно говоря, это один из ключей его самозаточения в этом странном зале. Точнее было бы сказать, это является фундаментом этого зала, и замка в целом. Дело обстояло довольно морозным февральским днём. Старец, а тогда он был просто-напросто Михаил Степанович. Михаил Степанович был обычным московским дворник, каких пруд пруди. Михаил Степанович сидел с такими же двумя дворниками-забулдыгами, забросив тротуар от очистки снега и скобления льда. Они сидели недалеко от проезжей части, по которой скользил и сновал туда сюда наземный транспорт, и, соорудив из кома снега нечто наподобие столика, и распивали тихо мирно дешевый портвейн. «Вся наша жизнь сплошной лабиринт, с неведомым количеством тупиков, но самое удивительное то, что каждый в конечном итоге, приходит к одному и тому же выходу» - говаривал один из них, которого все звали Михалычем, и никто не знал его настоящего имени, портвейн имел жуткое свойство уничтожать человека, лишая его всяких личностных достоинств. «Ну, ты скажешь еще!» - отвечал ему Михаил Степанович. «А что не так? Посмотри Степаныч, просто мы застряли в одном тупике, и ждем, пока эта стена поднимется и образуется вы
Отзывов нет Добавить отзыв
Добавлено: 06.09.2007 16:42:00
Создано: 06.09.07.
Относится к теме: Неопределенная
Относится к жанру: Рассказ
|
|
 |
Темы
