Прустовский кусочек Мадлены
Это не научный труд, не исследование, ни эссе (да и не русское это вовсе слово), а то, о чем я думал, и что пытался понять всю мою жизнь, насквозь пропитанную литературой, нашей матерью и спасительницей. Кому-то это покажется собранием случайно возникших нестройных мыслей, и они будут правы. Но, может, найдется и тот, кого хоть краем заденет это собрание горестных замет (да простится мне эта неуместная цитата из Пушкина). А вдохновил меня на этот безвозмездный труд человек, оставивший яркий след в литературной нашей науке, науке истинной, а не той, которая доказала, что Бога нет, и потому стала пристанищем нашей замечательной профессуры, заложившей основы повсеместной малограмотности и косноязычия.
Я был знаком с Александром Чудаковым с 1959 года, когда его уже называли кабинетным человеком, несколькими годами позже он написал отзыв на мою первую статью о творчестве А.П.Чехова для ученых записок Московского пединститута. Тогда он уже был сотрудником Института мировой литературы, котрый приступил к выпуску первого голубого цвета академического собрания сочинений и писем А.П. Чехова.
Чудаков пригласил участвовать в этом деле и меня, вероятно, потому, что я тогда писал диссертацию о пародиях и стилизациях Чехова. По недоумию и лени я так и не собрался принять это лестное для совсем молодого и неискушенного в таких делах человека предложение. Однако в комментариях к первому тому с подачи Чудакова было упомянуто мое имя, там было сказано, что Л.Вуколов считает «Драму на охоте» романом, чего ни до, ни после меня никто не замечал.
Наше знакомство продолжалось, несколько раз мы сталкивались и посто так и по литературной части. В последний раз это было в 2002 году, когда я пригласил Чудакова к сотрудничеству в одном частном издательстве. Мы довольно долго до этого не встречались, и я был очень рад снова увидеть этого на редкость интеллигентного человека, теперь уже известного во всем мире ученого.
Самое удивительное состояло в том, что Чудаков не так давно написал, как он выразился, роман и подарил его мне. И только из вежливости я решил прочесть первую страницу этого «романа». По призванию и службному долгу я перечитал к этому времени не одну сотню или даже тысячу книг и рукописей совестких писателей, такой опыт и интуиция позволяли мне сделать вывод о литературных достоинствах любого текста по нескольким строчкам. И вдруг я почувствовал, что не могу оторваться от текста.
Положив в основу собственную биографию, автор рассказывал о мальчике из провинции. Мальчике, который в то голодное послевоенное время не начал воровать, который не умел ни хитрить, ни драться, ни прогуливать школу, и вообще был уличным изгоем. Хотя он был таким же, как все: родители на работе, дома скудный обед, который надо самому разогревать, чего, естественно, делать не хотелось. Дети были предоставлены самим себе и улице, где нужна сила, самоуверенность и умение выживать. Подрастая, большинство этих ребят оказывалось либо на задворках жизни, либо в тюрьме, либо просто пропадало, но были редкие исключения, еще раз убедительно опровергавшие теорию Дарвина.
Кроме улицы была, конечно, и школа, больше похожая на дореволюционную гимназию, были еще живы учителя, помнившие о принципах истинной педагогики, шедшей от Пирогова, Ушинского и Толстого, но проникшая туда казарменная атмосфера отпугивала свободолюбивый ребячий народ. Там нужно было восхищаться мудростью Ленина-Сталина и отсиживать эти ненавистные сорок пять минут без права на свободу слова и совести. Поэтому на задних партах и в морской бой поигрывали, и в карты, иногда курили, а еще в послевоенное время все мы были вооружены, у кого финка, у кого патроны, а у кого и пистолет к ним.
Поскольку образование было обязательным, в школу приходилось ходить каждый день, зато уж уроки учить было совершенно необязательно, была разработана целая система, как избежать этого занудного занятия. А в старших классах, где нужно было перечитать всю русскую, зарубежную и советскую классику и восторгаться подвигами Павки Корчагина и Олега Кошевого, никто не мог заставить нас это сделать, да и вообще это считалось дурным тоном, отличников или людей к ним приближенных не любили, а иногда и поколачивали.
Отцов, естественно, почти ни у кого не было, а матери еле-еле могли прокормить нас, а уж о воспитании (о манерах, гигиене и прочем) и речи не было. И с какой завистью мы смотрели на ребят, которых кто-то встречал дома после школы, которым не приходилось терять ключи от комнаты и шататься до вечера по дождливой и грязной улице.
Все это встало перед глазами после первых страниц книги Чудакова. Можно было бы вспомнить и многое другое, как, например, старшие ребята обещали построить танк, за что им надо было приносить из дома хлеб. Но самое интересное было в том, что среди этой, грубо говоря, шпаны попадались и вырастали вполне приличные люди, не научившиеся ни врать, ни воровать и свято веривших во все хорошее и доброе, о чем говорили учителя и что можно было почерпнуть из великой литературы, на которую в то время отводилось семь часов в неделю, а не один, как сейчас.
Учителя в школе были, конечно, разные, но большинство из них родилось и получило образование еще до того, как в двадцатые-тридцатые годы начались нелепые нововведения в советской школьной системе. Они несли своим ученикам ту истинную русскую культуру, которая еще теплилась в их старых измученных душах. Именно у них и учился юный герой Чудакова, который не влился в народные массы так называемых строителей коммунизма. Суть его, к слову сказать, очень точно определила моя умершая пятьдесят лет назад бабка Дарья, уверенная, что коммунизм – это когда все будут спать под одним одеялом. Теория стакана воды не обошла, как видим, почти никого, даже тех, кто родился и вырос задолго до ее появления.
И чем дальше я вчитывался, тем больше мыслей и ассоциаций приходило в голову, поскольку это была книга обо мне, о моей судьбе, о моем теперешнем понимании и мира, и мироздания. Почему все люди такие разные? Ведь родятся они в примерно равных условиях и учат всех по одним учебникам, и среда социальная дается всем одинаковая. И ни одна теория не может этого ни объяснить, ни исправить. Вероятнее всего это происходит потому, что есть более могущественная сила, чем человеческий разум, который уже много раз заводил нас совсем не туда, куда предполагалось идти. И я имею в виду не только коммунизм, в который нас хотели загнать благодетели наши, среди которых не на последних местах находились и наши писатели.
Вся наша школьная система была направлена на научное постижение мира, и на все попытки включить в этот процесс нечто выходящее за рамки нашего утлого сознания, мы слышали только одно – но ведь наукой доказано! Какой наукой, что доказано, было уже несущественно, когда произнесены эти магические слова. Ни во младенчестве, ни в детстве мы не знаем, кем станем потом, да и родители с трудом себе это представляют, хотя неизбежность приобретения профессии еще никто не отменял. И потому так тянет нас в наше собственное детство, когда вырастаем и кем-то становимся, это вызвано настоятельным желанием разобраться в своих истоках. В каждом человеке сидит историк своей собственной жизни, о которой никто кроме тебя не хочет знать, если начать ее рассказывать.
Но вот книга - это уже совсем другое дело, если она написана талантливо и от души, то это уже уже не занудный пересказ анкетных данных, а произведение искусства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из которых – открытый доступ в те сферы нашего бытия, которые в обыденной жизни находятся за пределами нашего понимания, за пределами наш их чувств и нашего духа.
В прошлом году Александра Чудакова не стало (его просто убили в подъезде его дома), но для меня он жив, жив в своей автобиогрфической книге, которая сказала мне гораздо больше того, что я знал о нем до того, жив в своих трудах, о кото
Отзывов нет Добавить отзыв
Добавлено: 19.12.2007 13:04:00
Создано: 2007
Относится к теме: Критика Философская
Относится к жанру: Эссе
|
|
 |
Темы
